Ужгородская ЁЛКА заряжается позитивом только в родных горах

В конце апреля в Московском международном доме музыки с успехом прошел "Негромкий концерт" певицы Ёлки (Елизаветы Иванцив из Ужгорода). Можно сказать, что это новое экспериментальное направление в ее творчестве – после «шумного» концерта в "Олимпийском", прошедшем год назад.

В интервью «Новым Известиям» ЁЛКА рассказала о том, что изменилось в ее жизни с приходом популярности, почему она считает «Евровидение» конкурсом самодеятельности, и призвала власть наладить с народом мирные отношения.

– В каких залах вам выступать комфортнее: в небольших, как, например, в Светлановском зале ММДМ, или в масштабе, скажем, «Олимпийского»?

– В небольших, безусловно, покомфортнее. В «Олимпийском» кружится голова – я до сих пор ничего так и не вспомнила из того, что там происходило. Ну то есть я помню, что сначала было страшно, потом я хотела упасть в обморок, потом собиралась убежать домой, а потом всё закончилось (смеется).

– В классическом «сидячем» зале, как вам кажется, больше возможностей для стилистических экспериментов?

– О да. Именно из желания поэкспериментировать мы выбрали формат сидячего зала. Это спокойные концерты, которые надо слушать. Хотя там, конечно, тоже бывает громко. Меня можно один раз увидеть, а потом закрыть глаза и, думая о чем-то своем, слушать. Это не только мое самовыражение, но и возможность высказаться каждому музыканту. Недавний концерт в Доме музыки был более мажорным, чем «Негромкий» осенний концерт – тот все-таки был больше про светлую грусть.

– Есть ощущение, что после альбома «Точки расставлены», концерта в «Олимпийском» и восторженных рецензий вы решили немножко «притормозить». Это так?

– У меня нет потребности постоянно штурмовать какие-то вершины славы. Я сейчас здесь, я осознаю, что со мной происходит, мне это очень нравится. Я кайфую, но не это главное в моей жизни. Я не буду рисковать своим здоровьем, костьми ложиться, чтобы удержаться. У меня есть много новых и интересных песен, в которые я верю. Может, они прозвучат не так громко, но ведь не бывает семнадцати «Провансов» на одном диске. Самое главное – они справляются со своей задачей, несут светлое, доброе, заставляют людей думать о хорошем. Они не тормозят в людях желание задаваться какими-то вопросами, но дают надежду на то, что есть ответы. Альбом «Точки расставлены» вышел очень вовремя – видимо, нам тогда хотелось топнуть ножкой и громко заявить о себе. А сейчас мы делаем то, что нам нравится, но в более спокойном режиме. Всему свое время, и со вторым – на самом деле пятым, но по сути со вторым – альбомом я не хочу спешить. Есть кое-какие идеи по поводу этой пластинки – и для меня как человека, стремящегося в музыканты, это будет очень круто. Но никаких дат я пока не называю.

– Многое изменилось в жизни после прихода большой популярности?

– Что-то изменилось, что-то нет. С кем-то я такая же, как прежде, а с кем-то стала отвратительной и невыносимой.

– В райдере появились какие-нибудь экзотические пункты?

– Только в техническом, потому что нас 15 человек. Мы всюду ездим живым коллективом – считайте это моей личной роскошью и капризом. В бытовом отношении особых капризов нет: я просто хочу комфорта, хочу, чтобы после тяжелого перелета в гостинице днем не было ремонта. Я очень мерзну, поэтому мне надо, чтобы было тепло. И чтобы было тихо. «Мраморного мрамора и нефти из золота мне не надо». Лимузин тоже не нужен, очень неудобная машина. Но хотелось бы, чтобы была машина с нормальной подвеской, чтобы по пути в гостиницу у меня не отвалилась почка. Для коллектива – удобный автобус с объемным багажником, куда помещаются инструменты.

– В стародавние времена считалось, что в провинции нельзя выступать вживую – там ни залов, ни аппарата, поэтому можно приехать, нажать на кнопку Play и станцевать перед черным задником. Многое ли с тех пор изменилось?

– Мы сейчас имеем возможность выбирать площадки. Поэтому выступаем в залах, где есть все необходимое для нормального живого концерта. В огромном количестве городов аппарат есть. Мало того, на многих телеканалах есть работающие микрофоны (смеется).

– Просто «фанеру» снимать телевизионщикам проще, чем живое выступление, вот они и стараются артистам микрофоны не показывать.

– Конечно, проще, поэтому я понимаю, как они меня клянут. В этом году мы провели эксперимент с новогодними съемками. Мы на них соглашались, но с одним маленьким условием: работающий микрофон. Не райдер для двенадцати музыкантов, а микрофон для вокалистки. И ничего, нашли.

– Вас же должны активно звать в шоу, где звезды едят пауков, ходят по канату и поют чужие песни в негритянском гриме. Почему не соглашаетесь?

– Петь на льду в цирке? Ну мне это не близко. Один раз в жизни я участвовала в очень масштабном телепроекте – два года сидела в жюри украинского «Х-фактора». Я знаю, сколько это сил отнимает. Нельзя участвовать в проекте задней левой, ты должен в это погружаться, в день съемок прилетать откуда бы ни было, не спать трое суток, что-то умное говорить, чтобы поддержать своих участников, верящих в тебя, аки в бога... Любой такой проект не терпит отстраненности – я же не встану на коньки и не поеду сразу: я упаду на ж…, выбью зуб, будет больно… Я не хочу.

– А проект «Голос» вам понравился?

– Да, очень крутой проект. Но это же тоже очень сложно с психологической точки зрения: изрыдаешься, когда из своей команды придет пора выгонять участников. А я после «Х-фактора» уже не хочу таким образом «вершить судьбы».

– Если вычесть эту телевизионную кровожадность, появление новых певцов – это плюс для эстрады?

– Это огромный плюс. Мы получили людей, которые умею петь вживую, владеют голосом, у них нехилый бэкграунд. Они много в жизни повидали, а теперь получили шанс выйти на большую аудиторию. И пусть они этот шанс не упустят.

– Одна из них, Дина Гарипова, поедет на «Евровидение»…

– А почему нет? Но я в принципе не очень понимаю шумиху вокруг этого конкурса. Хотя это, наверное, проявление русской души – все гипертрофированно, гиперболизированно. У нас семья может не доедать целый год, а потом такой день рождения забабахать, что вся улица вспоминать будет. Это наше, славянское, потому что в моем Закарпатье это еще более гипертрофированно. С этой точки зрения мне нравится отношение к «Евровидению» других стран – как к конкурсу самодеятельности, каковым он и является. Мне не понятно, зачем туда рвутся артисты, которые уже многого достигли.

– Вы слышали новый альбом Земфиры?

– Да, но не хотела бы, чтобы мой отзыв попал в прессу. Не потому, что он плохой, а потому что у меня есть пунктик никогда не оценивать коллег.

– Кстати, о коллегах. Вы с кем-то дружите или держитесь особняком?

– Как и в жизни. Кто-то мне импонирует, с кем-то не пересекаемся. Но я никогда не говорю: «Вы все козлы, отойдите от меня!» Я вообще сейчас работаю над тем, чтобы научиться принимать людей, которые тебе изначально не очень приятны. Не пытаться их осудить, переделать. Это очень сложно. Ну и коллег по цеху я никогда не сужу по их репертуару, а только по их отношению к людям.

– С «Провансом» вы открыли для нас композитора Егора Солодовникова. Еще какие-то открытия грядут?

– Я очень хочу! Открывайтесь, авторы, большие и маленькие! Но пока я песню не запишу, не буду называть фамилий.

– Желтая пресса интересуется вашей персоной, в кустах выслеживает?

– Выслеживает. Но я стараюсь не реагировать. Хотя сложно не злиться на людей, которые трогают то, что трогать нельзя, лезут в семью, к маме пристают. По-моему, у них внутренний редактор поломался. Очень хочется пойти проколоть шину, сжечь редакцию и подать во все суды мира, но я понимаю, что только себе хуже сделаю, потратив впустую столько энергии. Лучше отвернусь от этого и буду принимать в свою жизнь людей, которые делают меня лучше.

– Сейчас ведь сложное время для артистов. Никто не застрахован от визита казачьего патруля на спектакль или обвинения в пропаганде гомосексуализма. За «Прованс» горячие мракобесные головы могут запросто приписать вам какое-нибудь низкопоклонство перед Западом.

– Атмосфера да, несколько накаленная. Я человек до неприличия аполитичный и стараюсь не лезть в то, в чем не разбираюсь. Может, это и неправильно. Очень надеюсь, что меня это не коснется, потому что я ничего такого не делаю. Я считаю себя законопослушным человеком и выступаю за мирные отношения народа с властью. Надеюсь, что когда-нибудь этот диалог произойдет и все всех поймут. Рулить такой страной, наверное, непросто, подчиняться такому режиму тоже непросто, но должен быть какой-то компромисс.

– Есть мнение, что музыканты аполитичны, потому что боятся потерять, условно говоря, кремлевские корпоративы.

– Понимаю, что так может казаться со стороны. Но я не боюсь потерять какие-то заказы, просто я не воинствующий человек. Если за что-то бороться, то за свет и за добро. Моя правда чуть выше политики. Может, это детская наивность.

– Что вам и нам нужно делать, чтобы было больше света и добра?

– Надо начинать с себя. Надо реально быть лучше, проводить ежедневную работу над собой. Есть вещи, которые кроме тебя никто не сделает. Нужно проявлять больше сострадания, хотя нас с детства учили не вмешиваться в чужие проблемы. Нужно покопаться в себе и найти что-то хорошее и доброе. Но это должны сделать все до единого, поодиночке ничего не получится. И тогда глобально изменится ситуация не только в стране, но и в мире.

– У вас есть какое-то место, где вы заряжаетесь позитивом?

– Есть мои горы, в которых я родилась. И не подумайте, что я фрик, но я очень люблю древние камни. Мне иногда надо их потрогать, неважно где. А в принципе, мне хорошо везде, потому что везде есть хорошие люди.

Алексей МАЖАЕВ